В тихом омуте... - Страница 59

Алена не отзывалась.

Я перевернула ее – на надменном лице Алены застыло удивление.

– Ну, давай, не пугай меня! Алена! Алена… Ну что за дурацкие шуточки? А я, между прочим, именно сегодня хотела убрать к чертовой матери платок из постели… Делай со мной, что захочешь, так, кажется, это называлось? Ну, милая моя…

Голова Алены безвольно подалась за моей рукой – и только тогда я увидела темную точку на виске: висок был аккуратно вспорот, даже классный нейрохирург не сделал бы лучше.

– Мы же собирались рвануть в Финляндию на выходные… Ты говорила, что там отличное пиво и отличные дороги… Ну же, – я продолжала отчаянно трясти ее, – черт возьми, или ты меня разыгрываешь? Может быть, ждешь искусственного дыхания рот в рот, это как раз в твоем стиле…

Я подняла глаза и почти тотчас же поняла происхождение зияющей точки на виске: в стену была вделана панель с целым рядом маленьких вешалок для полотенец. Их роль выполняли отлично инкрустированные и остро отточенные рога животных. Может быть, это и не были рога, скорее всего – удачная стилизация… Алена ударилась виском об этот… Да, об этот… Я послюнила палец и осторожно стерла капельку черной крови, оставшуюся на вешалке-роге. Алена помешана на чистоте, ей не понравится, если хоть что-то будет замызгано… Ну вот, крови нет – и не считается; если нет крови, то смерть не считается.

Не считается, не считается.

Я легла рядом с Аленой, обняла ее и прижалась к еще теплому плечу.

– Что мы будем делать с Фариком, душа моя?.. Кажется, я его убила. Сначала он убил тебя, а потом я убила его.

Убила, убила.

Ты меня любила, а я его убила. А ты меня любила. Так любила, что в зубах носила – откуда только эта дурацкая собачья поговорка, радость ризеншнауцера – в зубах носила, надо же!..

Нужно встать, иначе я сойду с ума. Фарик сошел с ума, но это не повод, чтобы убивать. Два убийства – и никакой крови, никакого беспокойства. Не нужно застирывать рубах, не нужно мыть ножи.., черт, зачем я приволокла нож – я ведь принесла с кухни нож, но зачем?..

Я отползла от Алены, зажмурила глаза и изо всей силы ударилась затылком о кафель – приди в себя! Приди в себя.

И заплакала.

Слезы выскребли сумасшествие из всех ячеек, и только тогда навалилось прозрачное, как стекло, отчаяние.

Нимотси убили в моем доме, Венька погибла из-за меня, Алена погибла из-за меня, Фарик погиб из-за меня…

Черта с два погиб! Это ты его убила.

Господи, ненавижу себя! Столько усилий – и только для того, чтобы те, кто рядом с тобой, обязательно погибли. Я больше не хочу, вся эта новая жизнь – кот в мешке, к черту котов, всю жизнь ненавидела котов… Нимотси когда-то завез одну кошечку, а потом уехал в свою проклятую Грецию… Господи, если бы не было этого, не было бы сегодняшнего кошмара, Алена нашла бы себе подружку, а девочка и два мальчика жили бы себе втроем… Я больше не хочу, не хочу… К черту все эти паспорта, имена, черт знает что в себе несущие… Сейчас пойду куда нужно, на первый попавшийся пост, к первым попавшимся усатым ментам – я не виновата, хоть кто-то должен мне поверить… А если они не поверят? – ведь у меня же нет свидетелей, все мои свидетели мертвы…

Моя бедная голова болела, и я снова ударила себя по виску – по той же стороне, в которой у Алены была дырка: возьми себя в руки, не сходи с ума.

Я еще раз тряхнула Алену – не может быть, чтобы человек перестал жить из-за крошечного несерьезного отверстия. Я, должно быть, ошиблась, я не врач, чтобы констатировать летальный исход. А все может быть не так страшно, есть же всякие медицинские термины, облегчающие совесть, – кома, например, или коллапс, или глубокая потеря сознания…

И, значит, я никого не убила.

Плохо соображая, я подхватила тело Алены под мышки и выволокла из ванной: она оказалась тяжелее, чем я думала. А вот Фарик был совсем легкий – даже удивительно, как ему удалось чуть не утопить меня. Восточный мальчик, который подсох на солнце и стал невесомым, как маленькая прозрачная тарань – такую тарань мы всегда ловили с отцом в августе, после смерти мамы… Каждый август; на базе отдыха, она называлась “Энергетик”…

Теперь нужно доехать до больницы, до ближайшей больницы, чтобы их спасли. И с легким сердцем отдаться в руки правосудия. Возможно, меня посадят, и тем самым избавят от дальнейших хлопот, разве это не выход?..

Как в тумане, я подогнала джип к самому крыльцу и открыла заднюю дверцу. Сначала Фарика, он легче; я провозилась с ним недолго – пока его голова не уткнулась в стекло, а бессильные ноги не потянули за собой Коврик. Вот черт, Алена ненавидит беспорядок и сбитые коврики в машине. Я поправила коврик и отправилась за Аленой.

На ступеньках крыльца вместе с телом Алены я села отдохнуть. Ее сухая красивая голова лежала на моих коленях – то, о чем она так долго мечтала. Затаив дыхание, я прислушивалась к Алене – никаких признаков жизни, ничего, девочка, врачи соберут тебя, они многое умеют, эти врачи, все будет хорошо.

Я усадила Алену рядом с Фариком и прикрыла их обоих пледом – ноябрьская ночь была холодной, под ногами хрустел первый хрупкий ледок – все-таки это север…

…Я пришла в себя только на безлюдном шоссе, ослепленная светом фар встречной машины – в зеркале мелькнули безжизненные лица Алены и Фарика: сумасшедшая скорость толкнула их друг к другу, убитую и убийцу, невинные жертвы страстей. Что я делаю здесь, на скользкой дороге, на скорости 100 километров, куда я их везу? Наваждение прошло, я понимала, что помочь им уже ничем нельзя. Я даже толком не понимала, куда еду с двумя трупами на заднем сиденье – я ведь никогда не запоминаю дорогу… Но я продолжала гнать джип сквозь ночь. В голове вдруг возникла шальная мысль врезаться на полной скорости в дерево, в камень, в указательны и столб, в бетонную опору, в тяжелый грузовик – врезаться и разом покончить с бессмысленностью жизни, приносящей одни несчастья.